| |||
|
- Олег проснулся, когда рассвело, около пяти часов утра. Привычка просыпаться без будильника сложилась у него годами, рассветные лучи не хуже звона поднимали Олега с постели. Но сегодня ему не захотелось сразу вставать, он решил поваляться хоть минут десять. Жена спала, отвернувшись к стене и укутавшись в своё одеяло, это было хорошо - даже спящее человеческое лицо лишает тебя чувства одиночества, невольно ожидаешь, что человек откроет глаза, начинает казаться, что он притворяется. Спина спящей жены как нельзя лучше устраивала Олега. Он сел на кровати, подложив под спину подушку, укрылся одеялом по самую шею; стало так удобно, что вставать расхотелось вовсе. Конечно, нужно было вставать из-за этих, надоевших ему до оскомины, кур и свиней. Живность нужно было кормить. Жена так и не научилась вставать рано по утрам, хоть вроде и сама деревенская, но тёща разбаловала с детства, теперь ему самому отдувайся. Сейчас нужно встать: приготовить - поставить на плиту варево свиньям, двум полугодовалым поросятам, пока оно будет кипеть, пойти дать пшеницы курам, и воды не забыть им налить. Как ни ненавидел Олег кур, но последний год он с женой и двумя детьми жил на те деньги, что удавалось выручить от продажи яиц на городских рынках. Заодно теперь, весной, приторговывали они с женой картошкой, морковкой, луком, то есть тем, что вырастили прошлым летом на огороде и что за зиму не съели сами. При воспоминании о рынках Олег вдруг понял: вновь просыпается в нём знакомое чувство - чувство, которое, как банный лист, прилипало к нему, без его, Олега, желания, чувство, которое всплывало в его душе постоянно и которое он подавлял, как мог, с которым он боролся, как мог - это была беззащитность. В городе на рынке он оказывался постоянно виноватым: не туда ставил машину, не тогда приходил в венлабораторию за справкой. На него косились городские его ровесники, в свои 27 лет он был почти весь седой, в морщинах, загар, от полевых работ, не сходил даже зимой, чернозём в купе с тракторной соляркой въелся в руки, сросся с мозолями. Если Олег заходил с женой на толчок, после рынка, продавцы, видя его руки, не сговариваясь, кричали: " Не трогай!" - когда он пытался попробовать на ощупь ткань продаваемой одежды; беззащитность перед ними его душила. Если бы он мог, ни в жизнь не выезжал бы из своей деревни. Но нужно было продавать яйца, и он вынужден был пару раз в неделю стоять за прилавком рядом с женой, покупатели крутили яйца в руках и возмущались - почему мелкие, хоть и не были они мелкими, почему не коричневые - все хотели цветные, белые откладывали, если попадалось битое кому-нибудь скандальному и тот начинал кричать: " Битые подсовываете!" - Олег не выдерживал, уходил, сказав жене, что пойдёт покурить. У него начинали трястись руки - приступ беззащитности достигал пика, он убил бы, убил бы эту кричащую тётку, убил бы её, гадину такую; как ни противно ему было возвращаться за прилавок, но он выкуривал сигарету и вновь шёл к жене - не бросать же её одну. Ей ведь тоже не легче. Олег полежал в постели, как разрешил себе, минут десять и, наконец, собравшись с духом, поднялся с кровати. Натянул на свои чёрные семейные трусы трико, с отвисшими коленками, потом надел спортивную кофту, видавшую виды, сунул ноги в тапочки и пошёл на терраску (неотапливаемую пристройку), там в углу стоял умывальник, ещё его бабушки, такой, как воспел в "Мойдодыре" детский писатель. Олег перевернул краник, вода тонюсенькой струйкой побежала в раковину, но он тут же воду закрыл. Какое-то время Олег боролся с собой: он вспомнил, что ему хорошо бы побриться - сегодня нужно ехать на рынок, за три дня собрались яйца; с другой стороны, давно нужно было дать корм курам. Всё же он решил побриться, сходил за бритвой, плотно закрыл за собой дверь, чтоб визжащим электрическим звуком не разбудить детей, и начал мучить щетину - он уже не помнил сколькидневную. Он брился, рассматривая себя в зеркале: седина, морщины, худоба… Седина, худоба - чего ж удивляться - всё после армии. Опять поднялась знакомая мучительная волна беззащитности. Его с поста не сменили во время, ракетные войска - какую дозу облучения получил, никто не знает, наверху перепились и забыли о них под землёй, праздник какой-то был. Тогда у Олега тоже был приступ беззащитности. Когда офицер привёл, наконец, смену их посту, беззащитность была абсолютная - офицеру ничего даже сказать было нельзя, нельзя было огрызнуться, нельзя было даже просто спросить: как ты мог с нами так поступить, что с нами теперь будет, вы же сами учили нас, что в таком месте больше нельзя ни за что, никогда. Олег подавил в себе подкатившие воспоминания об армии, кончил бриться, умылся и пошёл в летнюю кухню ставить варево поросятам. Когда он, покормив живность, вернулся в дом, то оказалось, что младшенькая двухлетняя дочка, проснувшись, разбудила жену - Татьяну. Таня надела халат прямо на ночную рубашку и молча пошла на кухню готовить завтрак, дочка потопала за ней. Олег решил покурить, взял пачку "Ватры", спички и вышел на крыльцо. Крыльцо было высоким, на четыре большие ступеньки, он сел на верхнюю и закурил. Он курил и рассматривал свой огород, который начинался за асфальтированным двором, огороженным частоколом: картошка уже подрастала (середина мая), уже раз потяпали; под плёнкой грядочка редиски, налилась - скоро можно выдёргивать; надо прополоть морковку и буряк, торчат рядочки щёткой. Огород у Олега был неплохой - двенадцать соток, но огород не то, что гектар (другой) земли в поле. Олег попытался не думать на эту тему, но он не смог с собой справиться и неприятные мысли о соседе-фермере, у которого Олег арендовал кусок земли в прошлом году, - прорвались. И опять навалилась беззащитность, навалилась полной беспросветностью. Олег даже дёрнул головой, чтоб не вспоминать о неудачном своём фермерстве, но мысли уже закружились. "Гад, гад", - подумал Олег о фермере. Всю прошлую зиму Олег чинил трактор у фермера во дворе, потом свой участок обхаживал всё лето, убирал пшеницу не только себе, но и фермеру. Комбайн дали Олегу по старой дружбе на прежней работе - до этого он в ПТУ преподавал, механизаторов будущих учил, бросил, чтоб на земле поработать. И вот до сих пор, с прошлой осени, фермер не заплатил ему ни копейки. Фермеру, конечно, тоже не заплатило государство за то зерно, что тот сдал на элеватор, а что продал так, из тех денег платить Олегу отказался. "Судись", - сказал. А что судиться, если на счету у фермера официально денег нет, а хоть и появятся теперь, что теперь от тех денег осталось - цены растут. Да и ему ли, Олегу, судиться, если у них в деревне ни одного человека не найдёшь, кто живого судью видел. "Гад, гад - убил бы!" - подумал Олег о фермере. Скрипнула дверь дома, на пороге показался четырехлетний сынишка Олега: "Па-а-а, к ба-бе-е пое-е-дим?"- на распев спросил малыш. Олег ответил: "Да", - и улыбнулся, он сразу забыл о соседе-фермере. Дети любили ездить к дедушке с бабушкой. Вчера Олег взял у отца машину, родители жили на другом конце села, сейчас нужно было отвезти детей к ним. Что греха таить - Татьяна не работала, Олег уже почти год искал работу, им помогали родители, но это только так называется - помогали, они одевали детей и, когда покупали в городе что-то из продуктов (там сахар, в общем, что не вырастишь сам), то всем делились поровну. Олег не мог изменить ситуацию, не мог - работы не было; везде, куда бы он ни обращался, шли какие-то реорганизации, кто-то отделялся, кого-то приватизировали, людей не только новых не брали, наоборот сокращали старых. Уже не понятно было, был ли в их селе колхоз и куда подевалась из него техника; если Олега где-то и соглашались брать на работу, то только со своей техникой. Где он должен был её взять? Ему иногда что-то обещали, друзья друзей, каждый раз он надеялся и потом привык к отказам, привык на вопрос: " Как дела?". Отвечать: "Не везёт". Семья: родители, жена, дети - беззащитность достигала высшей степени. Жена, как психанёт из-за безденежья, неустроенности, кричит: "Уйду! Заберу детей и уйду к родителям". А ведь может, правда, забрать детей. И что он сделает? Что? Беззащитность. Олег выбросил сигарету и взял малыша на руки. Что ещё ждёт сына? Скоро ему в школу. Олег не любил вспоминать свою учёбу в школе. Он не был отличником. Когда учителя вызывали его к доске, когда потом они вызывали в школу маму, отчитывать её за его двойки - тогда уже появилась эта неотступная беззащитность. У родителей шесть классов на двоих, война вместо школы, отец только бил Олега за двойки, от бессилия помочь ему иначе. Олег обнял малыша и поцеловал его в макушку, но тому быстро надоело сидеть у отца на руках - он буквально через две минуты вскочил и побежал по дорожке за дом к воротам, к собачьей будке - к лучшему другу псу Жучку. После завтрака Олег быстро переоделся. Таня, одевшись, достала косметику и начала краситься, и детей ей нужно было собрать к бабушке, поэтому Олег, не дожидаясь её, пошёл паковать машину - старый отцовский "Москвич 412"-й. В багажник он сложил мешок с картошкой, вёдра с луком и морковью. Между спинками передних сидений и задним сидением на пол поставил вёдра с яйцами. Он ещё успел выкурить сигарету, прежде чем Таня с детьми вышла из ворот. Олег посадил сына рядом с яйцами, приказав ему сидеть смирно. Таня, взяв дочку на руки, села впереди. Возле дома родителей Олег посигналил, из ворот вышла мать Олега - дети побежали к бабушке. Олег ехал тихонько, возле дома родителей улица была не асфальтирована - со всеми вытекающими последствиями. Таня у дома свекрови предусмотрительно пересела к яйцам и теперь на колдобинах придерживала вёдра. Когда Олег выехал на трассу, Таня, до этого всё время болтавшая разную чепуху, замолчала. Она знала, что лучше помолчать, чтоб не мешать мужу - они уже не дома, не в деревне, и значит, лучше его не трогать совсем. Олег вёл машину с чувством нарастающего беспокойства. Он подавлял его в себе, надеясь в душе, что, может, всё, даст Бог, и обойдётся. Наконец впереди показался предмет его беспокойства - пост ГАИ, двухэтажная стекляшка. Олег сразу заметил у поста скучающего гаишника. Гаишник тоже заметил приближающийся "Москвич". Утро было раннее, на трассе машин почти не было, постовому, наверное, было скучно, обычно их брат "Москвичи" почти не останавливает. Но гаишнику было одиноко. Он лениво подошёл к дороге, зевнул и поднял полосатую палку, приказывая Олегу тормозить. Гаишник был толстый и заспанный. Он не двинулся с места, когда Олег остановился в двух метрах от него. Олег взял документы, посмотрел на Таню, вздохнул и вылез из машины. - Лейтенант Скуратин, - представился постовой. Олег протянул ему права и техпаспорт. - Так. По доверенности, значит, ездишь, - непонятно зачем сказал гаишник, рассматривая доверенность, которую он достал из техпаспорта. - Угу, - ответил Олег. "Угу" гаишнику, видно, не понравилось. Лицо его стало суровым. - Что в багажнике? - строго спросил он. - Командир, на базар еду. Картошка, лук, морковка там. Да я из деревни, тут по соседству, - Олег засуетился, сам не понимая, почему каждый раз, зная, что у него всё в порядке, так волнуется, сталкиваясь с милицией. - Откройте багажник, - гаишник почему-то перешёл на "вы". Олег достал ключи из замка зажигания и торопливо открыл багажник. - Что в мешке? - ткнул пальцем в мешок страж порядка. - Картошка. - Покажите. Олег развязал мешок и показал гаишнику картошку. Тот кивнул - "хорошо". Лук и морковь в вёдрах он увидел сам, о них спрашивать было бы слишком. - Что под мешком? - Командир, ничего, я ж на базар... - Поднимите. Олег приподнял мешок, под мешком была лейка для бензина. - Лейка, - сказал гаишник задумчиво. - Лейка, - как эхо повторил Олег, укладывая мешок. - Ладно. - Милостиво сказал гаишник и отошёл от багажника. Олег закрыл багажник и протянул руку за документами. Но гаишник их ему не отдал. Он посмотрел на Олега в упор и вдруг спросил, снова переходя на "Ты". - Стоп-сигналы у тебя работают? - Да, - сказал Олег обречённо. - Покажи. Олег сел за руль и, нажав на тормоз, показал, ставшему позади машины постовому, как горят стоп-сигналы. Но когда он снова вылез из машины, гаишник уже успел заметить, вдали на трассе, приближающийся к посту автомобиль и поэтому заторопился. - Ну, ладно, поверю на слово, скажи честно - ручной тормоз у тебя в исправности? Олег изобразил "правдивый взгляд" и голосом наивозможнейшей искренности подтвердил. - Командир, ручник работает. Гаишник сунул ему в руки документы, поднял кверху полосатую палку и направился к приближающейся следующей жертве, то есть - к машине. Отъехав от поста ГАИ, Олег минут пять молчал, потом обеими руками с силой стукнул пару раз по рулю. - Сволочь толстая! Сволочь! Убил бы гада! Татьяна молчала, как мышка. Она знала по опыту, что в такие минуты лучше помолчать. В тот день на базаре они распродались хорошо, но вернулись поздно и детей у бабушки решили забрать утром. Тем же вечером Олег с двоюродным братом Славкой на нижней улице купили у бабки Зинки, местной самогонщицы, три пол-литры самогона и выпили их вдвоём. Потом что-то не поделили, что, так никогда ни один из них и не вспомнил, но не поделили здорово - подрались. Брат Славка оказался крепче и побил Олега ногами, сильно разбив ему лицо, даже зуб выбил. Олег, когда очухался, отправился домой, но у ворот дома увидел отцовский "Москвич" и решил покататься - сел за руль и помчался по улицам, за селом пытался проехать под мостом у железнодорожного полотна, но не вписался и разбил правое крыло и фару. Домой приехал злой, уже часа в два ночи. Поднял с постели Татьяну и начал её бить. Она стала кричать, выбежала из дома, на её крик прибежали соседи, Олега держали - Татьяна, в одной ночной рубашке, огородами убежала к свекрови. Утром следующего дня Олег проснулся со страшной головной болью, побои пекли, больше же всего ныла челюсть, точнее лунка выбитого зуба. Проснулся он, как всегда - на рассвете. Постонал, с трудом слез с кровати. Одеваться ему не пришлось - спал он в одежде, умываться он тоже не стал, сразу пошёл кормить живность: приготовил варево свиньям, дал зерна и воды курам. | |||
| Напишите мне |
