| |||
|
- На рассвете, когда только начало вставать красное с вишнёвым отливом морозное солнце, на Белую Русь налетела пурга. Налетела, как будто не хватило бы и без неё снега, за недели наметённого в сугробы. Не снежинки, а колкие иголки льда понеслись над белыми-белыми заваленными полями, выписывая в ветре бессмысленные фигуры, увлекая за собой и ранее выпавший снег - равняя круговертью верхушки сугробов: от заброшенного хутора, у которого только и могла покрасоваться перед человеком вьюга, делясь на маленькие воронки смерчиков из вращающегося снега, уносилась в сторону леса, стоящего за километром белизны. Красота снежного вращения, озвученная ветром, как в плохом кино, звуком, не совпадающим с изображением, распадалась на как бы непонятно откуда берущееся завывание и полёты снежных буранчиков. Дверь побеленной снегом избушки, крайней в хуторе, отворилась, чёрный квадрат открытой двери развернулся, подвинутый человеческой рукой, и умножился надвое, из второго квадрата - открытого проёма во вьюгу вступил человек, нога в ботинке исчезла в снегу, расчищенную вчера между сугробами дорожку от дома, через заваленное снегом поле к лесу, вновь присыпала пурга. Человек переступил через порог, закрыл за собой клубящуюся паром отапливаемого жилища дверь, и остался чёрным пятнышком на белом пространстве. Чёрным пятнышком священной своей одежды. Священник ссутулился, стараясь спрятать лицо от бьющего с налёта иголками льда ветра, и пошёл через поле к лесу. Чем дальше удалялся он от хутора, тем сильнее вокруг него лютовала снежная буря, священник шёл совсем медленно, бочком, постепенно он превратился в чёрную точечку, что ползла и ползла по белому, нарушая заданность зимнего пейзажа, что, впрочем, некому было оценить, кроме Бога. Наконец священник вошёл в зимний лес, не сходя со своей уже ни один год протоптанной тропинки, обошёл замёрзший прудик, по древней легенде, полный целебной, но сейчас замёрзшей воды. Целебный лёд был не виден, завален сверху снегом. Ветер усилился: не то шумел, выл в деревьях - вокруг священника места сего - вокруг отца Михаила. Когда отец Михаил вышел на поляну к белокаменной своей церкви, он на какое-то мгновение остановился, крестным знамением здороваясь с церковью, с благословенным её местом, где похоронили когда-то святого человека, хранившего эту Белую Русь. Отец Михаил перекрестился снова, венчая своё право переступить порог доверившейся ему святыни. Что отдал он за это право - трудное право сберечь, восстановив, заброшенную церковь в девственном лесу, среди давно заброшенных деревень, что он отдал? Вопрос этот далеко остался позади - в Москве, вместе со всей прежней жизнью московского интеллигента. Священник вошёл в Дом Бога нашего; с усилием, вырвав из вьюги, закрыл дверь на засов. В храме было холодно, люто холодно, словно белые его стены сложили изо льда, и почти темно. Отец Михаил нащупал коробок спичек в кармане, согрел дыханием руки, замёрзшие даже в перчатках, и начал зажигать свечи на подсвечнике у алтаря. Боже, как же слаб человек, почти бессилен и слаб. Каждая вновь зажжённая свеча слабым своим светом лишь слегка освещала пустоту много десятилетий бросаемого людьми Божьего Дома. Свечи лишь слегка согрели руки отца Михаила, лишь слегка осветили восстанавливаемый им храм. День был праздничный, и в этом, данном ему Богом, храме протоиерей отец Михаил должен был помянуть сейчас, как и во всех остальных церквях Руси, - святого Амвросия, что крикнули люди епископом, доверясь доброму его сердцу, когда он ещё и крещённым-то не был. Отец Михаил размышлял о святом Амвросии или читал о нём вслух - не важно, образа, глядящие с иконостаса, слышали его и так, и так. Когда взвизгивала вьюга, бушующая за стенами Дома, свечки миганием огня отзывались на проникающие в храм отголоски ветра, но не тухли. Отец Михаил творил свою молитву, не давая себе послаблений, хоть и служил сейчас в пустом, давно обезлюдевшем храме, оживляя его только собой, своей надеждой, в нечеловечески трудном своём деле - возрождения. И в храме запахло ладаном, сладкий его вкус - вкус живой молитвы священника - наполнил церковь, призвав память припадавших к этому месту за многие годы верующих, и озябший священник мог быть уверен: всё пройдёт, пройдёт и зима, и грядущим летом соберутся снова ему на подмогу люди, и с окрестностей, и с разных концов Руси, и друзья из Москвы, и с Божьей помощью одолеют они запустение этого места. Только должна пройти зима, должен растаять этот белый, белый снег на Белой Руси. | |||
| Напишите мне |
